1812 год в памятниках церковного зодчества Санкт-Петербургской Епархии

 Общество русское и весь народ ее жили с силой удвоенного темпа, прочувствовано и сделано было в те годы, быть может, вдвое больше того, что совершалось в обыденное время. Не только политическая жизнь русского народа пульсировала так энергично, но и все остальные стороны огромного организма также деятельно проявляли свое существование. Общий подъем ярко также отразился в области духовной жизни, и в то время, как высшие слои русского общества за решением религиозных запросов обратились к исканию ответа в таинственном чаду мистицизма, простой народ с особым усердием сердцем своим прилепился к вечному неиссякаемому источнику для нужд духовных – к русскому народному православию. Приподнятое религиозное чувство православного люда всегда выражалось в усиленном церковном строительстве и украсительстве. Вот почему 12-й год за период целого столетия оказался особенно щедрым в деле церковного строительства и, конечно, по всей Руси, но я имею ввиду поделиться с вами теми сведениями об этом предмете, которые касаются пределов Санкт-Петербургской Епархии и даже почти исключительно г. Петербурга, так как эти памятники каждому из нас доступны для осмотрения. 

Говоря о памятниках церковного зодчества двенадцатого года, я суммирую здесь произведения, окончание строительства коих относится именно к 1812 году, во-вторых те храмы, кои были основаны в 1812 году и в-третьих те, создание коих было связано с памятью Отечественной войны.

К числу первых памятников относятся два произведения церковного зодчества, а именно церковь Покрова Пресвятой Богородицы, что находится на Садовой улице, и колокольня церкви Иоанна Предтечи, что на Лиговской улице. Покровская церковь в Большой Коломне, так именуется она официально, основана в 1798 году и освящена 30 сентября 1812 года. Строителем этой был русский зодчий Иван Егорович Старов. К числу его произведений относятся: дворец в мызе Пелла (1784), Таврический дворец – ныне Государственная Дума (1783), Софийская церковь в Царском Селе – ныне Лейб-гвардии Гусарского полка (хотя я должен здесь оговориться, что честь строительства этой церкви в равной степени относится к имени Чарльза Камерона), дальше - дворец в Чесме, собор Александро-Невской Лавры (1790), Пантеон князя Таврического и пр. Старов родился в 1743 году и скончался в 1808 году. Очевидно, что Покровская церковь при тех малых средствах, которые имелись на ее постройку, не могла дать автору возможность создать более грандиозный памятник, но к тому же надо принять во внимание, что за строительство Покровской церкви Старов взялся, когда ему было 55 лет, и он находился в периоде заката своего творчества. В тоже время надо иметь в виду, что Старов - яркий представитель школы Екатерининского классицизма – устарел для эпохи молодого ампира, почему Покровская церковь далеко не типична для 1812 года. Тем не менее , эта церковь очень интересна по своей композиции и могла бы служить неувядаемым образцом одной из лучших эпох Петербургского строительства, если бы... «кабы на цветы да не морозы». Очень-очень недавно местным людям храм показался маловместительным, а посему с двух сторон его пристроили по приделу, изменивши форму крестового плана на трехнефную. Новый строитель не пожелал даже сохранить формы старого фасада и придал ему собственную, хотя и скромную, но малоудачную архитектуру. Три года тому назад там же уничтожили старую ограду и воздвигли новую, которая по официальному отзыву строителей «значительно украсила всю к церкви прилегающую местность». К столетнему юбилею, в нынешнем году исполняющемуся, там происходят крупные капитальные работы. Это сообщение я делаю для того, чтобы консулы не спали, а пока есть еще надежда что-нибудь сохранить, вовремя бы удержали ретивых благоустроителей, которые, я заведомо знаю, после сих деяний не чувствуют себя утомленными, а имеют намерение по окончании юбилея снова приняться за расширение: «надо опять с двух сторон сделать по пристройке, тогда по плану опять крест получится». Можно быть уверенным, что тогда еще лучше получится. 

Колокольня по-народному - Ивана Предтечи, а официально - церкви Воздвижения Креста Господня что в Ямской, начата строением в 1804 году вместо ранее существовавшей, которая была построена в половине XVIII столетия вместе с храмом. Ныне существующая колокольня строилась восемь лет, причем с 1805 по 1810 год работ не производилось вовсе из-за недостатка средств. Строил ее русский зодчий Постников. Подрядчиками-строителями были Жерихов и Дехтерев, которые нам известны по участию их в строительстве Казанского Собора. Ивано-Предтеченская колокольня, хотя и не имеет явных следов современного ей стиля, тем не менее представляет из себя чрезвычайно интересное сооружение по своей, бесспорно, изящной форме и стройным пропорциям. Эта колокольня одна из красивейших во всем городе. После Петропавловского шпиля, Николо-Морской колокольни и колокольни Охтинской Свято-Духовской церкви она занимает следующее место. В 1910 году я произвел обмеры этого произведения русского церковного зодчества, пленившего меня своей необычной оригинальностью, на основании этих обмеров я составил чертежи, которые имею в виду сейчас демонстрировать. Не касаясь конструктивной стороны, я обращу ваше внимание на удивительно гармоничные соотношения всех ярусов колокольни и на редко встречаемые в русском церковном зодчестве вкрапы скульптурных произведений: как видите в верхнем и нижнем ярусах размещены статуи апостолов, из коих св. Петр и Павел встречают каждого входящего в храм. И хотя по стилю своему эта колокольня разнится от общего стиля храма, тем не менее общей своей концепсией, она очень интересно драпируется на силуэт храма и кажется хоть и поздним, но ценным к нему дополнением. Небольшая сравнительно колоннада, расположенная по дуге эллипса, связывающая колокольню с двумя небольшими и изящными часовенками, образует полуовальную в плане площадь. Если в создании стиля общей композиции Постников был вполне самобытен, то в организации плана, несомненно, отразился вкус времени, ведь тогда достраивалось драгоценнейшее для всего города Петербурга строение Казанского Собора. В заключение описания Ивано-Предтеченской колокольни я хочу указать на то обстоятельство, что этот памятник сохранился до нас в исключительно сохранном виде: производившиеся ремонты нисколько не исказили его, чего нельзя, к сожалению, сказать о самом Ивано-Предтеченском храме. К особенностям этой колокольни относится также обилие колоколов, на ней висящих, имеющий общий вес более 1500 пудов, причем главный колокол весит 700 пудов. Прихожане этого храма справедливо гордятся «малиновым» звоном, и действительно, для Петербурга, бедного хорошим звоном, эти колокола являются приятным исключением.

В марте 1812 года Высочайше повелено было устроить церковь в нижнем этаже Чесменского дворца для зимнего времени. Чесменский дворец, так названный в память Чесменской победы, построенный в 1740 году по проекту архитектора Фельтена (славного строителя решетки Летнего Сада), хотя и представлял из себя увеселительный дворец, тем не менее тогда же при нем была устроена церковь. В 1831 году дворец был по Высочайшему повелению обращен в богадельню для престарелых воинов. Так вот, когда состоялся Высочайший указ 1812 года об устроении зимней церкви, то в нее перенесли иконостас походного храма, хранившийся до того времени в Зимнем дворце. Я уверен, что вы, господа, с большим интересом услышите, что этот иконостас был в Петербург привезен из Москвы Петром Великим как священная реликвия памяти его родителя, который неразлучен был с этой церковью во время своих походов. Ваш интерес еще станет больше, когда я скажу, что этот иконостас был устроен в 1590 году царем Федором Иоанновичем и супругой его Царицей Ириной – эта дата и подробная надпись на этом иконостасе действительно и точно помещалась. К великому моему огорчению я, зная все сказанное по архивным справкам, на месте только этого иконостаса не нашел: он, страшно сказать, сгорел несколько лет тому назад, и только некоторые иконы, от огня пострадавшие, украшают теперь стены алтаря. Право, я не знаю, чему приравнять можно подобное несчастие, о котором так скромно сумели в свое время умолчать. 

К церковным памятникам 12-го года относится также домовая церковь Министерства Императорского Двора, находящегося на набережной Фонтанки под № 20. в начале прошлого столетия это здание занималось почтовым департаментом и служило местом жительства князя Александра Николаевича Голицына, который подивному стечению обстоятельств одновременно был Министром Духовных дел, Министром Народного Просвещения и Главноуправляющим Почтового Департамента, в каковой должности он пребывал с 1805 по 1842 год. Преемник его Граф Владимир Федорович Адлерберг, назначенный в 1852 году Министром Высочайшего Двора, привыкнув за десять лет к стенам здания, перевел его в ведение Высочайшего Двора, разместив в нем Министерскую Канцелярию. Князь Голицын, устроитель домового храма, был интимным другом Императора Александра Первого и пользовался неизмеримым влиянием в событиях того времени. Религиозный по своим убеждениям он впал в мистицизм, увлекая за собой всех тех, к кому он был близок. Устроенная им церковь имеет громадный интерес не только в художественном, но и историческом значении. Достаточно сказать, что здесь в 1812 же году основалось Библейское Общество, до самого закрытия имевшее здесь свои заседания и также склад своих изданий. Я не имею возможности распространяться отом, что это за организация была Библейское Общество, но судьба его тесно была связана с судьбой его основателя Князя Голицына. В этой самой церкви Император Александр I более чем часто в тесном интимном кружке молился, забывая о своем царском величии, как истинный сын Православной Церкви. В этот интимный кружок входили кроме Князя Голицына очень немногие лица, как например Кошелев и др., которые искренно и горячо верили в христианское братство, родство душ монарха и его подданных. Но вместе с этими братьями пробирались сюда и акробаты благочестия, которые лицемерили перед монархом и его ближайшим другом. О, если бы белоснежные стены этой церковки могли бы рассказать, кого они видели, и что им слышать приходилось! Но стены молчат, бесстрастный Хронос прикрыл их толстым слоем времени, незримые видения, забытые уроки... Итак, церковь была устроена в 1812 году и 1 октября освящена во славу Пресвятой Троицы, причем знаменитый вития и богослов Филарет, в то время еще только архимандрит, произнес одну из великолепнейших своих проповедей на текст: «возьмите врата князи ваша...», где говорилось об освящении Храма внутреннего духовного. В этой проповеди, всей проникнутой нюансами мистицизма, таится многое, нам теперь малопонятное, но тонкие и острые, как иглы, стрелы гибкого ума витии, несомненно, метко вонзались в душу великого слушателя. Мистицизм был главный строитель этого храма, наложивший свою длань на всю идею его создания. Конечно, теперь так трудно понять весь тайный смысл каждой детали, которая в свое время потребовала много ума, знаний и чувства, направленных к воссозданию ансамбля, полного недосказанной тайны, тонкого намека и грустной мечтательности. Три человека, быть может, самые гениальные того времени, три художника старались уловить и воспроизвести идею создателя храма – Князя Голицына: зодчий Андрей Воронихин дал как общую композицию, так и детали ее убранства, масон Боровиковский поместил в иконостас свои иконы, мистик Витберг довершил труды первых двух артистов. Немудрено, что здесь каждая пядь пола и локоть стены имеет свое значение и интерес: из большого зала вы входите в темный притвор, не имеющий окон, во всю ширину притвора лестница в 7 ступеней ведет на площадку к востоку, на которую попадает чуть-чуть света из храма. Этот мрак при входе, вероятно, изображает духовную тьму падшего человека, семь ступеней – добродетели, которыми он из мрака заблуждений и греха должен выходить к свету истины и добра. Стеклянные двери ведут во внутренний притвор, неожиданно представляющий из себя семигранную каплицу в готическом стиле сработанную, небольшое окно сбоку к каплице приделанной пещерки, где хранится мраморная плащаница, дает скудный свет в этот притвор. Полумрак притвора изображает переход от мрака к свету духовному. Видимая входящему плащаница при входе, несомненно, имеет особый смысл: «помни, грешник, идущий к познанию истины и спасения, здесь у гроба Спасителя сложи бремя своих заблуждений, и тогда лишь отворятся тебе врата в царство света духовного»... Вот вы вошли во внутренность храма, сверкающие белизной, но совершенно гладкие стены глухие для света, без всяких не только украшений, но даже икон, дабы зрение ваше исключительно обращено было на иконостас, скрывающий престол Всевышнего Бога, освещены единственным окном, открытым в центре свода. Головки херувимов рдеют около оконного проема, и кажется, что каждый луч, с неба исшедший, они встречают радостной песней: «Хвалите...». Размеры храма очень невелики: 7 на 8 квадратных аршин, иконостас в стиле типичнейшего «ампир» имеет несколько скромные по рисунку царские врата, эти врата скомпонованы в 1816 году Витбергом вместо Воронихинских врат, которые, очевидно, были архитектурные, но, быть может, не имели за собой того мистического смысла, как ныне существующие, представляющие из себя сияние, которое исходит от иконы Св. Троицы и падает снопами лучей на потир, стоящий на белом камне. На этом камне, который распадается при открытии врат, помещена надпись, взятая из послания апостола Павла: «имуще убо дерзновение братие входити во святая кровию Иисус Христовою, путем новым и живым, егоже обновил есть нам завесою, сиречь плотию Своею». Завеса, по мысли Витберга, должна была быть белой с красным крестом: «убелиша ризы свои в крови агнчей», - говорит Апокалипсис. Одним словом, каждая деталь строго была обдумана, и, конечно, нам теперь многое непонятно из того, что имело свой особый таинственный смысл. За алтарем находится ризная комната, над которой помещаются небольшие гротообразные хоры, открывающиеся полуциркульной аркой в восточной стене алтаря. На этих хорах помещались певчие, которых нельзя было увидеть из церкви, равно как и певчие лишены были возможности видеть что-нибудь в церкви, но зато звуки их пения, льющиеся сверху навстречу взорам молящихся, должны были воспроизводить такое впечатление, что пение исходит из уст ангелов, парящих в зените свода. В алтаре этой церкви находится необыкновенно мистическая икона: «Храма Премудрости Божией», но по сложности сюжета я не берусь за попытку открыть сокровенный смысл ее. На западной стене храма над входной аркой находится надпись: «Сей храм посвящен в день Святой и Единосущной Троицы», нельзя не заметить, что фраза эта построена странно. Нам ведомо, что церковь освящена 1-го октября, а не в Троицын день, но этого факта надпись и не отвергает, так как гласит она не «освящен», а «посвящен». Если взять слово «посвящен», то, конечно, следует ждать кому? Т.е. Святой Троице, а здесь сказано: «посвящен в день Святой Троицы», - эта какая-то умышленно неверная фразеология ввела в ошибку чинов Канцелярии, которые предполагают праздновать столетие своего храма нынче 13 мая в день Св. Троицы. Церковь прекрасно сохраняется, но желательно было бы убрать нелепую люстру грубой работы, которая свешивается с церковного свода. Этой люстре лет тридцать – не больше, и если совсем нельзя обойтись без нее, что было бы лучше всего, то следует заменить ее стильной ампирной. Затем, мистический смысл каждой детали, очевидно, мало понятен современным их хранителям, так как в том полутемном готическом притворе за стеклянными стенами насажено такое изобилие электрических ламп, что хотя их и не видно, но количество света от них такое всепоражающее, что вы входите в храм не как смиренный грешник с сердцем сокрушенным, а как Моисей после Синайского законодательства.

Здание Министерства Императорского Двора, где помещается только что описанная церковь, полно исторических воспоминаний о многих несомненных фактах и событиях, в том здании происходивших, сохранилось множество рассказов, а еще больше легенд соткано из нитей тех таинственных причуд, о которых тихим шепотом рассказывалось современниками. Я хочу вам рассказать одну любопытную легенду, которой хочется верить ввиду возможной для того почвы.

Основатель храма князь Александр Николаевич Голицын, как было выше сказано, впал в мистицизм, который так плохо уживался с православием и неминуемо вовлек его в форму православной ереси, называемой сектой хлыстов. По ночам в том доме совершались хлыстовские радения, в которых лжеучителем был некий старец Феодор, обладавший духом прорицания. Сколько времени морочил сей старец доверчивых и усталых от бесплодных поисков истины этих религиозных простаков неизвестно, но только наконец старец прорвался, и оказалось, что это не таинственный Geistereer, а просто грубый мистификатор и даже орудие какой-то политической шайки. Когда шантаж открылся, то умышленно или случайно перед домом оказалась глубоко вырытая яма, в которую глухою ночью и посадили старца, велев засим засыпать его землею. К утру стоны прекратились, а к полудню мостовая была исправлена... Мы, люди – существа с огрубевшей чувствительностью – ходим по тому месту, и нас ничуть не волнует, а вот лошади – те могут понять, что скрыто в земле, ни одна из них спокойно пройти не может: тревожно поводят ушами, храпят, а более нервные бросаются в сторону к набережной решетке. А в ночь на Святую Троицу? Вы там не слышали стона из земли? Да-да, было ли то, не было, а si non e vero, bene racontate (e bene trovato). 

В 1812 году в селе Глажево Новоладожского уезда освящена церковь Владимирской Божией Матери, построенная вместо древней семнадцатого века деревянной церкви, сгоревшей 1809 года. Эта церковь имеет форму и детали скромного ампира, и я, к сожалению, не могу сейчас демонстрировать ее вид. Автор проекта этого храма не известен, но имя строителя Санкт-Петербургского купца Василия Садафьева сохранилось в церковных актах. 

24 августа 1812 года за два дня до Бородинского боя в то время, как мысли всего русского общества сосредоточенно витали там – в окрестностях Москвы, у нас в Петербурге на Охтинском кладбище происходило скромное церковное торжество закладки нового храма, оконченного строением в 1814 году. Эта небольшая церковка, стоящая при входе на кладбище, очаровательна по своей композиции. Я думаю, что нигде в ином месте, в иной обстановке не может казаться ампир столь пленительным, как именно на кладбище. Стиль тихой грусти, меланхолической задумчивости, таинственной сосредоточенности как нельзя больше гармонирует с плакучими березами, каменными урнами, надломленными колонками и прочими атрибутами ампирного стиля, и даже стаи черных крикливых ворон не только не нарушают общего ансамбля грустной чувствительности, но придают ему оттенок тревоги, какая родится у нас при мыслях о смерти. Никольская Охтинско-кладбищенская церковь, построенная на средства именитого купца Григория Никанова над прахом его единственного сына-малютки, сохранилась до нашего времени по редкому счастью почти не поврежденной, только один входной тамбур, видимо недавно поставленный взамен старого, чуть нарушает строгость общей композиции. Иконостас этой церкви представляет из себя чудеснейшее произведение из ряда ему подобных. Редко приходится встречать столь грациозные пропорции, нежность рисунка, строгое соблюдение кодекса стиля, а самое главное, редкую сохранность. Эта удивительная сохранность Никольской церкви нам особенно дорога, принимая во внимание то обстоятельство, что целостных нетронутых, не искалеченных, а сохранившихся как в целом, так и в деталях, приходится встречать так редко, что подобные памятники должны явиться особой заботой нашего общества, их следовало бы каким-нибудь особым знаком выделять.

Грохот войны двенадцатого года долгой волной прокатился по логу матушки Руси, тем более долгой, что не одним годом исчерпано было это событие. Когда западный прибой отхлынул назад, Русь сама пошла за ним и двинулась к берегам Сены. Русские войска делали военную прогулку в 12 тысяч верст. Как в Бородинском бою, так и в этой  прогулке участвовали войска Петербургского гарнизона, которые по малости стали возвращаться на место своей стоянки. Вместе с ними стали появляться и трофеи войны, главные из которых находятся в Казанском Соборе, где висит жезл маршала Даву, отбитый 5 ноября 1812 года, ключи 8-ми крепостей и 17-ти городов, 103 знамен и штандартов французских, немецких, итальянских и польских. Кроме того, в серебряном Казанском иконостасе влито 40 пудов серебра – «усердное приношение Войска Донского». Знамена и ключи Казанский Собор передает ныне по Высочайшему повелению в Москву в музей Отечественной войны, и тем самым Собор как бы сокращает свою связь с памятью войны. Ведь до сих пор Казанский Собор считается памятник Отечественной войны, хотя столетний его юбилей исполнился 15 сентября прошлого 1911 года, и, конечно, когда он строился, никому и в голову не могла придти мысль о будущей войне. Тем не менее, у нас в Петербурге торжество празднования юбилея Отечественной войны происходить будет в Казанском Соборе, в то время, как есть у нас памятник церковного зодчества тоже не малой важности, который имеет тесную связь с памятью войны двенадцатого года, о чем речь будет впереди. К трофеям и реликвиям 12-го года, хранимым в Казанском Соборе, должна быть отнесена икона Ченстоховской Божией Матери. Под этой иконой помещена надпись, свидетельствующая о том, что она принесена в храм князем Кутузовым-Смоленским в 1813 году. Около этого образа витает легенда о том, что это есть подлинная чудотворная Ченстоховская икона. Говорят, что Кутузов взял во время своего похода из Ченстоховского монастыря подлинную икону, поместив ризу ее на копии. Об этом факте все тогда умолчали потому, что католические монахи нашли не выгодным оглашать факт отсутствия подлинной иконы, замененной копией, а Кутузов сам счел неудобным распространяться о своем, кажется, не вполне деликатном поступке. Его простой русской душе казалось так: чудотворная икона будет источать покоящуюся на ней благодать по месту ее нахождения в пользу и помощь России, а так как Казанский Собор казался ему самым достойным вместилищем чудотворной иконы, то он туда ее и перенес. Вместе с этой иконой Кутузов привез с собой с войны образ Нерукотворного Спаса, который он брал из дому как фамильную святыню, и образ Смоленской Божией Матери, который ему поднесли благодарные смоляне за освобождение от французов. В 1814 году вдова Кутузова княгиня Екатерина Ильинишна устроила в своем доме, бывшем Опочинина, ныне, если не ошибаюсь, - Тучкова (Французская набережная д. № 30), домовую церковь, где и поместила две вышеупомянутые иконы Нерукотворного Образа и Смоленской Божией Матери. О судьбе этих икон ничего мне не известно, но если они целы и там же пребывают, то смею думать, что не лучше ли им было бы находиться не в частных руках, а в изголовье праха их владельца там – в Казанском Соборе. К числу несомненно забытых священных реликвий Отечественной войны должна быть отнесена икона Николая Чудотворца, хранимая в Свято-Духовской Охтинской церкви. Дело в том, что Уральская Сотня имела прежде стоянку на Охте и своей церкви не имела, свою икону казаки хранили в Свято-Духовском храме, в кампанию 1812 года они брали ее с собой, а когда вернулись, то снова поставили ее в храме. Когда Сотня была переведена на новую стоянку на Инженерную улицу, то икона почему-то уже неотъемлемой собственностью церкви, где и пребывает до наших дней. Вихрь двенадцатого года стал мало-помалу стихать, понемногу стали возвращаться отдельные части Петербургского гарнизона, и некоторые из них на первых же порах поспешили возблагодарить Господа Бога созданием Божиих храмов. Так Лейб-гвардии Московский полк, размещенный после войны в здании казарм, что на Фонтанке у Семеновского моста, в 1814 году устроил домовую церковь, которая ныне находится в ведении, если не ошибаюсь, Управления приходящих Казарм. Несколько ранее того Лейб-гвардии Измайловского полка капитан Губарев возбудил в полку мысль о построении храма в память только перенесенной кампании. Хотя Измайловский полк и имел деревянную церковь, которая стояла на месте нынешнего собора и была построена архитектором Растрелли, представляя из себя совершенное тождество чудом сохранившемуся, к великому счастью, до наших дней храму села Керстово, что близ Ямбурга, тем не менее, мысль капитана Губарева была с восторгом принята полком. 8-го ноября 1813 года на площади нынешнего Собора была освящена деревянная церковь во имя Святой Троицы. Об этой церкви нам известно, что иконостас ее был сделан охтянином Брызгаловым за 1300 рублей- по тому времени деньги немалые, а иконы были написаны сенатским регистратором Красновым за 700 рублей. Дальнейшая судьба этого храма такова: в 1835 году, когда был освящен нынешний Измайловский Свято-Троицкий Собор, в него был перенесен антиминс и все церковное имущество из деревянной Троицкой церкви, которая с своим иконостасом передана была в ведение Святейшего Синода. Синод, удовлетворяя просьбу мещанской вдовы, разрешил ей разобрать и перенести Троицкую церковь на Холерное, ныне Митрофаньевское, кладбище. Церковь была перенесена на кладбище и через несколько лет... сгорела. От старого иконостаса и икон собран, ныне на том же месте существующий, иконостас, но, разумеется, с такими дополнениями, которые совершенно видоизменили ранее существующую композицию, почему я не нашел нужным ее демонстрировать. Между тем, делая отступление в хронологическом порядке, деревянная церковь, которая стояла на месте нынешнего собора, освященная в 1756 году, пришла в начале прошлого столетия в совершенную ветхость, и Император Николай Павлович, бывший с 1800 года Шефом Измайловского полка и благоволивший удержать за собой сие звание и по вступлении на престол, в 1827 году рескриптом на имя Министра Двора князя Волконского повелеть соизволил приступить к построению новой каменной церкви и построить оную на счет Кабинета Его Величества. По Высочайшему повелению архитектором строителем храма был назначен Василий Стасов. Стасов родился в 1769 году, скончался в 1848 году, каждое произведение этого великолепнейшего зодчего имеет громадный интерес, достаточно будет сказать, что помимо Измайловского собора его творчеству принадлежат Преображенский Собор, Павловского полка Казармы, Екатеринославское Дворянское собрание, Нарвские и Московские триумфальные ворота, достройка Смольного Собора и много других таких же величественных и красивейших произведений. Закладка Измайловского Собора была 1828 года в день полкового праздника, а именно в в Троицын день, который приходился в том году на 13-е мая. Любопытно отметить, что Троицын день и в нынешнем году приходится на 13-е мая. В 1835 году Собор был освящен 25 мая за день до Троицына дня. Как выше было сказано, антиминс и церковное имущество было перенесено из церкви, построенной в 1813 году, а, следовательно, само собой понятно, что связь между этими двумя храмами неразрывна. За семь лет строительства Собора деревянная Троицкая церковь была для полка единственной, в ней хранились полковые святыни, она, по глубокому моему убеждению, и должна считаться непосредственной создательницей ныне существующего собора, а так как она построена была в память Отечественной войны, то и ныне существующий Свято-Троицкий Измайловский Собор имеет право и должен почитаться памятником Отечественной войны 1812 года. Почему же до сих пор так не считалось? Я полагаю, по самой простой небрежности современников просто упустили из вида, судите сами, можно ли было иконостас исторического памятника отдать куда-то на кладбище, где только вчера узнали, откуда у них появилась первая церковь. Мало ли что бывало, ведь только что вам рассказывал как иконостас Феодора Иоанновича сгорел где-то в богадельне. Я хочу думать, что предстоящие торжества юбилея Отечественной войны, когда невольно хочется поискать вокруг себя реликвии, относящиеся к событию двенадцатого года, откроют нам в ближайшие дни такие документы, которые еще более подтвердят мое мнение, что в области церковного зодчества истинным памятником Отечественной войны в г. Санкт-Петербурге является Свято-Троицкий Лейб-гвардии Измайловского полка Собор.

Этот памятник вполне достоин события, которому он посвящен. Не только в Петербурге, но и во всей Европе нет ни одного сооружения настолько красивого и величественного, построенного в стиле Empire, как Измайловский Собор. Здесь, именно, ценно обратить внимание на стиль храма. Памятник 1812 года не должен иметь иного стиля  - верного своей эпохе. Ведь архитектура Московского храма Христа Спасителя особенно грешит против кодекса эпохи. Для города Петербурга художественная ценность Измайловского Собора тем особенно высока, что он явился последним и самым лучшим произведением ампира, это была лебединая песня стиля дворянской России, песней звонкой и могучей. С ней умерла эпоха, эпоха сентиментализма, напевов Веделя и Дехтерева, печальной повести о бедной Лизе, плакучих березах, белых колонок помещичих усадеб и всего того, что там было нежного, томяще-сладкого и трогательного, как звуки дальней арфы. 

С точки зрения чистого искусства Измайловский Собор представляет из себя сооружение вполне самобытное и необычно оригинальное, в то же время, в нем имеются все данные, которым должно отвечать произведение вечного монументального искусства, независящего от стиля: красота и мощность пропорций, простота и искренность форм, благородная изысканность деталей, твердость и спокойствие общего ансамбля, - все эти элементы вечной красоты сочетались в одном аккорде, чтобы создать великолепный памятник русского церковного зодчества – Измайловский Собор. Вглядитесь в эту мощную концепсию, обратите внимание на эти могучие купола, легко посаженные на свои места, посмотрите на эти портики гигантских колонн, на эту спокойную гладь стены, великолепный фриз и так далее, и так далее, пусть сейчас ласкается глаз ваш лицезрением этой стройной громады, конечно, в натуре он еще чудеснее, понятнее и роднее русской душе.

Прошло сто лет, как была у нас на Руси великая война, русское общество встрепенулось, воспоминания о войне вызвали много иных воспоминаний о прошлой эпохе. И в то время, как готовятся военные парады, русский православный люд, вспоминая лихую годину, закладывает и строит новые храмы, выражая тем чувство благодарности Всевышнему, Который отвел от Руси вражескую десницу сто лет тому назад, как отведет Он ее еще не один раз. В данное время в Петербурге на Воронежской улице строится храм в память избавления России от Галлов в 1812 году, но, ввиду того, что докладчик сам близко заинтересован в этой постройке, он об ней рассказывать не станет, пусть другой расскажет, а кто-нибудь послушает, конечно, не раньше как через сотню лет.